- Гроза морей, подайте, Христа ради, чего-нибудь на пропитание. И Господь вам воздаст.
Нагловатый тон так противоречит жалостной умильности слов, а в насмешливом обращении сквозит злоба столь явная, что Пепе Лобо замедлил шаг. Обернувшись на ходу, быстро оглядел нищего – немытые, спутанные седые космы и борода, возраста неопределенного: можно дать и тридцать, и все пятьдесят. На плечах латаный бурый БУШЛАТ, а засученная правая штанина в явном расчете на сострадательных прохожих открывает обрубок ноги, ампутированной под коленом. Короче говоря, один из тех многих попрошаек, которые обретаются, ища себе пропитания, на улицах Кадиса: время от времени полиция оттесняет их в припортовые окраинные кварталы, но день за днем они неуклонно возвращаются за крохами своей добычи сюда, в центр города. Капитан, уже прошедший было мимо, вдруг останавливается, заметив на предплечье у нищего голубоватую, поблекшую от времени татуировку – якорь, пушка, знамя.
- Где служил?
Нищий сначала смотрит на него непонимающе. Потом, сообразив, о чем его спрашивают, кивает. Глядит на свою татуировку и снова переводит взгляд на Пепе Лобо.
- На «Сан-Агустине»… Восемьдесят пушек. Командовал дон Фелипе Кахигаль.
- «Сан-Агустин» теперь на дне Трафальгарского пролива.
Гримаса, от которой перекосилось лицо нищего и приоткрылся щербатый рот, когда-то – в иные времена, а, может, и в иной жизни – была улыбкой. С безразличным видом он показывает на свою культю:
- Не он один...
Лобо какое-то мгновение стоит неподвижно и молча.
- Помощи ни от кого не дождался?
- Отчего же? Супружница помогла… Правда, ей для того пришлось в шлюхи пойти.
Корсар кивает. Медленно и задумчиво. Потом достает из кармана монету в один дуро – старый король Карл IV, оборотясь вправо, смотрит с таким видом, словно все происходящее его никак не касается. Нищий с любопытством глядит на человека, подающего милостыню серебром. Потом, отлепив спину от стены, чуть приподнимается, с невесть откуда взявшимся достоинством прикладывает ко лбу два пальца:
- Старший комендор Сиприано Ортега, сеньор! Вторая батарея.
Капитан Лобо продолжает путь. Но теперь – душа его полнится угрюмой горечью, которая неизбежно охватывает всякого, не понаслышке знакомого с превратностями «боя и похода», при виде другого моряка, влачащего убогую жизнь калеки.